honestas | Entries tagged with евангелие от луки

"Скончав глаголы в слух к людям", Христос приходит в Капернаум, где встречается — но не видится, и это важно — с сотником с ещё большей мерой самоосознания, чем мы видели у Симона Петра. Петру, напомню, понадобилось увидеть исцеление собственной тёщи и чудесный улов, чтобы просить Христа покинуть его, а центуриону было достаточно слухов о действиях Христа. Веру же, напомню, сотник демонстрирует непревзойдённую, и я не могу не поразиться его проникновению в суть вещей. Ни возглашений к мёртвым ("Девица, восстань!", "Лазарь, гряди вон!" — кстати, о последнем Иоанн свидетельствует, что Иисус произнёс это ради присутствовавших, а не ради Лазаря), ни материальных посредников вроде брения или воды, ни даже личного контакта Всемогущему, разумеется, не нужно — и как можно не чудиться римлянину, который лишь по молве распознал в Христе такого?
Следующее чудо интересно совсем с другой стороны. Мы ничего не знаем ни о наинской вдове, ни о её сыне. Она не просила Христа ни о чём, он вообще просто мимо проходил — по крайней мере, так можно заключить из того, что говорит нам Лука. Нет ни нравственного урока, ни "иди и больше не греши", вообще ничего. Мне кажется, это из серии "льна дымящегося не угасит и трости надломленной не переломит" — ситуация из таких, когда пройти мимо — это переломить трость. Ну и нет смысла учить ни раздавленную горем мать, ни её же через мгновение, обезумевшую от счастья, я так считаю. Что до самого сына, то, я думаю, Шеола ему хватило на всю оставшуюся жизнь.
Посреди всего этого радостного безумия и слома мозгов у всех окружающих — и более всех, наверное, у Двенадцати — приходят два ученика Иоанна Крестителя, которых тот посылает, находясь в близком к отчаянию состоянии: как ещё можно по-другому себя чувствовать тому, кто сначала говорит "Се Агнец Божий", а потом "ты тот или нам следующего ждать?"? Иисус, однако же, не отнимает у Иоанна подвига и отвечает так, как и всегда отвечает верующим в него: смотри сам, хромые ходят, слепые описывают цвета радуги, немые декламируют Гомера, а какая-то птица крякает, плавает, летает, ходит и выглядит совсем как утка. (В эту фразу я вкладываю такую специфическую горчинку, какую можно услышать в отзывах об особо сложно переносимых особенностях управления любимого начальника, осознаваемых, однако, подчинёнными как необходимые, когда при этом осознании им, тем не менее, ничуть не легче.) Но в целом — да, всё сводится к тому, верим ли мы в Христа и Христу или нет. Богодушество здесь не пройдёт.
Следующие слова Христа об Иоанне — причина, почему Церковь не стремится — и не должна — следовать веяниям времени и вообще быть современной. "Играли вам на свирели, а вы не плясали, пели вам печальные песни, а вы не плакали". Причинность наших действий должна следовать изнутри, а не извне, определяться нашим Путём и нашим ощущением Пути, а не оценкой окружающих. Это верно как для отдельных христиан, так и для Церкви в целом.
Заканчивается глава историей, которая должна примирить нас с Нагорной проповедью: то, что от нас необходимо — всего лишь признать своё поражение перед Христом. Формулировки оставляют меня, но отирающая собственными волосами ноги Спасителя женщина и высокие идеалы человечности по Христу кажутся мне неразрывно связанными. Путь к любви к врагам лежит только и исключительно через смирение, смиренное признание: "Это выше моих сил". Главное, конечно, не остановиться на этом, не опустить руки, но так же, не уповая на собственные силы, продолжать идти к вершине. Глаза боятся — руки делают. Your enemies won't love themselves, you know?

Затрудняюсь найти такое место в Евангелии, о котором было бы также сложно сказать что-нибудь новое, как о шестой главе Луки. Каждое её слово породило десятки проповедей, а некоторые стихи стали поговорками, иногда потеряв связь с породившим их текстом.
Начну ли субботнего троллинга фарисеев Христом — что нового имею сказать? Коснусь ли избрания Двенадцати — не буду оригинален. Заведу разговор о сучках и фундаментах — и здесь побеждаем прежде меня бывшими.
Интересно, однако, что деливший евангелие на главы счёл события второпервой субботы и исцеление сухорукого более относящимися к избранию Двенадцати, нежели к предшествующей главе с её рассуждениями о вине и мехах. Был ли он особо вдохновлён, прозревая, что во внутренний круг были избраны лишь те, кто не отступил от Учителя в его конфронтации с фарисеями по поводу субботы, не шелохнулся даже внутренне?
Не устаю, впрочем, удивляться фарисеям, которые настолько были подчинены диктатуре закона, что даже чудесные исцеления пытались загнать в рамки субботнего покоя.
Ещё обращу внимание на то, что заповеди блаженства Христос произносит, "подняв глаза свои на учеников своих", то есть, обращаясь к ним по преимуществу. Нормы, которые он при этом изрекает, я не рискну повторить с приставкой "так будем же и мы...". It freaks me out, it surely does! Христос задаёт поистине божественную планку. Так сделал он сам, не отмстив своим убийцам, снеся побои, отдав свою одежду на разграбление собственным палачам. Так он относится к любой грешной душе, жалея в ней тот образ совершенства, который эта душа губит.
Не исключая ни в коем случае полной формулировки, осмелюсь предположить, что в нулевом приближении нам, христианам, следует попросту следить, чтобы не быть всем довольными. Когда всё хорошо и нигде не жмёт — это верный признак того, что где-то что-то не в порядке. Если наше развитие остановилось, если мы богаты, довольны и почитаемы — что-то не так, потому что жизнь христианина должна быть непрерывным восхождением, непрерывным карабканьем, упорным до крови из-под ногтей.
К тому же, если мы "хорошие" по меркам этого мира: любим любящих нас, даём в долг без процентов тем, кому доверяем, и так далее — то это всего лишь нормально, не стоит ждать какой-то награды или каких-то особенных даров за это.
Что касается сучков и брёвен, то этот отрывочек некоторым стоило бы выжечь на деснице али на челе. Развелось, понимаешь, всяческих "смиряющих", которые собственную грубость оправдывают мнимой заботой о душевном здоровье ближнего. Евангельский совершенномудрый муж отдаёт свою сорочку вместе с пиджаком не потому, что он слабее, а потому, что он сильнее. Так взрослый не будет драться с ребёнком за игрушку, но уступит ему. "Смиряющие" же вместо наделения человека силой ломают его.
Охох...
В общем, читаешь евангелие от Луки и думаешь — хоть бы не было наводнения, хоть бы не было наводнения...

Все истории пятой главы — одинаковы, об одном и том же. Призвание Симона, исцеление прокажённого, исцеление расслабленного, обращение Левии — все они подчиняются некоей общей идее, которую в конце главы Господь раскрывает с небольшой помощью фарисеев и книжников. Прикосновение к душе Симона и к лицу прокажённого для Спасителя — действия одного порядка, качественно одинаковые. Он занят розыском и спасением погибших.

Что интересно в этой главе? Интересно, что Симона не очень впечатляет исцеление тёщи, а вот небывалый улов — впечатляет.

Интересно, что в прошлой главе жители города просили Христа не уходить, остаться с ними ещё подольше — и Христос уходит. Здесь Пётр просит Иисуса удалиться от себя, так как, мол, Пётр человек грешный — и в результате Пётр уходит вместе со спасителем.

Интересный разговор с прокажённым. “Господи, если хочешь, можешь меня очистить” — “Хочу. Очистись”. Знаково это потому, что это такое общее место в общении с Богом.”Господи, не хочешь ли ты мне дать терпение?” — “Хочу. Терпи”. И, что характерно — получается!

Интересно, что сидели в горнице фарисеи и законоучители, и сила господня исцеляла их, и это было всё ОК. А как расслабленному отпустили грехи — так сразу не ОК. Галилейские фарисеи были не сообразительнее своих иерусалимских коллег. (На последних, напомню, мы насмотрелись, разбирая иоанново евангелие.)

Отдельная история с заплатками, мехами и вином. На самом деле не очень понятно, что тут что. Потому что вроде бы сначала кажется, что ветхая риза — это ветхий закон и фарисейское установление, а молодое вино — это как раз иисусово учение. Но в конце Иисус говорит: “Никто, отведав старого вина, не захочет скоро нового, потому что старое лучше”. Стоп. Приехали. Разве мы можем представить Христа, который говорит, что учение книжников лучше? Лично я не могу. Разумеется, правильно приложенной гомилетикой можно вывернуть наизнанку что угодно, только мне не по душе такие фокусы.

Мне кажется, тут игра метафор, этакая полифония. Риза и мехи — ветхие, хрупкие — это больные ученики Христа, которые требуют врача, в отличие от считающих себя здоровыми фарисеев. Вино — это учение Христа или жизнь по его заветам, или он сам — в общем, тот смысл, зачем за ним ученики ходят. То, что сказал Господь, означает примерно следующее: “Жен своих поучите мацу печь, а я со своими учениками сам разберусь. Ваши излишне жёсткие уставы (новые заплаты — h.) не нужны моим ученикам, ваше неперебродившее учение потребляйте сами. Моё вино выдержано так, как и не снилось вам: прежде Авраама Азъ есмь!” Для старого вина Божьей милости, в самом деле, годились и не принадлежащие к числу “мудрых и разумных”, от которых оказалось сокрыто всё то, чему учил Христос. И ещё есть один смысловой план, который потом в явном виде сформулировал ап.Павел: “Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии.”(1 Кор. 4:10) Так апостол указывал зазвездившимся коринфским братиям, что христианство — не о том, кто кого круче.

В общем, даже ветхий и потрёпаный мех Богу угоднее, если он содержит доброе, старое, выдержанное вино, а не немирный бурлящий сидр.

Сложней мне даётся Лука. Иоанна я понимал с полуслова буквально. И даже написав что-нибудь бойкое и якобы современное, обнаруживал у Златоуста, что изобрёл очередной велосипед. Не то здесь.

Вообще, Иоанны мне особенно близки: евангелие от Иоанна я больше всего люблю, златоустовы проповеди мне кажутся самыми заслуживающими внимания, а уж как меня заступал Креститель — не пересказать. Ну да ладно. Речь не об этом сейчас.

К сожалению, подвёл меня в этот раз Златоуст: оказывается, он то ли так и не собрался написать толкования на Луку, то ли за ним их никто не записал, но факт тот, что в собраниях его сочинений толкований на евангелие от Луки нет. Поэтому когда я уставился, подобяся овну трёхлетнему пред вратами поновленными, на первый стих четвёртой главы, я ощутил всю свою вторичность и полное бессилие перед основным текстом. По счастью, мимо проходил Уильям Баркли, который подкинул мне идейку-другую, и они оказались вполне ничего.

Например, до меня дошло, что сюжет с искушением Христа в пустыне нужно читать с конца. А конец там такой: “И диавол отошёл от него до времени”. До какого времени, спрашивается? А до моления о Чаше, разумеется. Всё-таки, несмотря на всю нашу свободовольность, наша воля испытывает давление. Давление среды, давление образования, иногда прямое давление лукавого — как нам повествует об этом богоглаголивый Лука. Эти сорок дней поста в пустыне — не проповеднический отпуск, не прихоть. Это исход того же уровня, каким был исход из Сионской горницы в ночь на известно-какую-пятницу. Матфей вот, к примеру, свидетельствует, что после пустынного искушения “се, ангели приступиша, служаху ему”, тогда как Лука аналогичную ангельскую помощь видит в эпизоде моления о Чаше: “Явися же ему ангел с небесе, укрепляя его.”. Что давило на волю Спасителя в Гефсимании, мы хорошо представляем. А в пустыне?

Мне видится, что лишённый всякой фантазии сын погибели просто попытался использовать и усилить как раз то, против чего Иисус и отправился бороться в пустыню. Искушение свернуть с дороги, которая уже тогда лежала через Голгофу — и должна была быть видна всеведущему по Божеству Христу — на какую-нибудь более удобную и длинную должно было быть очень сильно. Уже тогда ему не хотелось умирать, тем более — так. Но ради этого надо было факирствовать. Или властвовать. Или подкупать. Для этого надо было стать звездой и научиться продавать людям себя и свою идеологию. “Йоу, бадди! — как бы говорит Христу лукавый. — Раздавать демо-версии только после оплаты — плохой маркетинг!” Но оплата и является товаром. Наш мир создан без отладки, и поэтому в нём нет читов. Иисус пройдёт весь путь до конца, постоянно оставаясь самим собой, ни на минуту не ввязываясь в игру бесконечных масок и отражений, в которую мы все тут играем.

Дальнейший путь Христа как проповедника складывается, на первый взгляд, как у любого эпатажного деятеля. Где-то его слушают с большим вниманием и удивлением. Где-то его сначала слушают, а потом изгоняют. Скандалы, видите ли! Отличие, разумеется, в том, что эпатаж — вовсе не цель Господа, просто он говорит чётко и ясно истинную правду. Он такой и есть и он готов идти до конца.

Отдельно, пожалуй, выделю лишь фразу: “Он же, прошед посреде них, идяше”. Чудесный образчик поведения благородного мужа, совершающего дела недеянием, я считаю.

Итак, Христос вышел на проповедь, и мы видим, как на первом этапе он ожидаем и, в целом, любим галилеянами. Однако ростки той толпы, которая будет через пару лет кричать ”Распни!” уже проклёвываются.

Третья глава оказалась ещё короче второй. Раз такое дело, я тоже не буду многословен.

Первое. Громогласно и торжественно Лука специфицирует дату начала служения... Иоанна Крестителя. Вот такой баптицентризм. Это потому, я думаю, что Лука сам был из иоаннитов, и он видел, как складывалась традиция. Христос пришёл не на пустое место и вовсе не как новатор — “не разрушить, но исполнить”.

Второе. Приходящим к нему людям Иоанн не наказывает всё бросить и уйти с ним в пустыню. Он вообще ничего глобального не требует от людей. Он не требует, чтобы воины перестали убивать людей. Им достаточно не быть гопниками и довольствоваться жалованием. Он не требует от коллаборционистов-налоговиков, чтобы они бросили своё постыдное занятие. Всего лишь не брать больше спущенного сверху. Именно это — “правы стези Господу”. Если бы Христос пришёл в мир, где все бы следовали заветам Иоанна, служение бы его сложилось совсем иначе. Но даже этой малости мир оказался — и оказывается — не в состоянии исполнить.

Третье. Лука пишет, что Иисус крестился тогда же, когда и “все” крестились. Где-то посреди общего потока. Как все. И тут я вспоминаю совсем недавно бывшую вторую главу, с детским вопросом, который можно было задать только зная недетские вещи. Я думаю, что мы отнюдь не всегда даже понимаем, насколько сложно для осознания происходившее тогда. Отчасти это побочный эффект благоговения. Нам хочется думать, что Иисус никогда не разбивал коленку, не испытывал голода, не был обижаем сверстниками, что у него никогда не болел живот. Но, простите, это же не Чак Норрис, это Иисус Христос! Всё, от чего он был свободен — это неверный выбор воли, коего он никогда не совершал. И вот теперь представьте, как сильно должен был умалиться Бог, как много отдать от собственного всемогущества, чтобы из Творца превратиться в “вы последний на крещение?”. Я утрирую, конечно, вряд ли у Иоанна всё было так поставлено на поток, но всё-таки. Всё-таки.

Вторая глава у Луки очень короткая. Очень сжато, почти конспективно. Но при этом я не устаю удивляться тому, как и Луке, и Иоанну удаётся в такое малое количество слов втиснуть столько событий. И ладно бы только событий — ещё и исторического контекста, мыслей окружающих по поводу происходящего, отслеживаний связей вперёд и назад по тексту...

Вот поют ангелы, а вот поклоняются пастыри, не забыли про наречение имени, сославшись назад, на Гавриила, сретение, возвращение в Назарет, путешествие в Иерусалим. Две странички, а за ними — целая бездна вопросов.

Что за пастыри такие, что даже ночью не спят, стерегут стада, а заслышав весть о родившемся Спасителе от страшных ангелов, бегут проверить — в самом ли деле так? Вы вот себе представляете, скажем, работников дорожной службы, бросающих ночью свои трактора посреди дороги и бегущих за дальние гаражи, потому что им только что привиделось ангельское воинство? Как надо было ждать избавления, как надо было ощущать повреждённость мира, чтобы поступить так?

Лука явно проводит параллели между рождением Иоанна и Иисуса. И там, и там произносится пророчество над младенцем. Однако пророчество Захарии — в стихах, а пророчество Симеона — нет. Почему? Мне кажется, как раз потому, что в случае с пророчеством Захарии Лука имел дело с hearsay, с информацией из третьих рук, поэтому, зная общий смысл, красивенько переписал. В случае с Симеоном он имел непосредственного свидетеля сказанного. Кроме Марии, больше некому быть этим свидетелем, и Лука пожертвовал красотами речи ради того, чтобы вписать точную формулировку, как её помнила Богородица.

Проходит около двенадцати лет, и во время очередного путешествия святого семейства в Иерусалим Иисус теряется. Здесь опять чётко виден контакт евангелиста с Богородицей, потому что такие подробности наверняка остаются лишь в памяти родителей. Тем более, что ответом на объяснения Иисуса, почему он не идёт, как послушный мальчик, со всеми обратно в Назарет, является немое непонимание, о котором уж точно свидетельствовать некому, кроме испытавшего таковое.

Но вернёмся к содержанию его объяснения. “Зачем было вам искать Меня? Разве не знали, что Мне должно быть в доме Отца Моего?” Я вертел этот стих так и эдак, потому что в славянском тексте он выглядит лёгким неудовольствием, в Синодальном переводе — капризной дерзостью. Не укладывалось это у меня. Греческий подстрочник долго не хотел расставаться с секретом, но я его убедил. Дословно там написано, что отрока Иисуса логично искать “τοῖς τοῦ πατρός μου”. В английском есть подходящая конструкция, с помощью которой это можно перевести почти дословно: “Didn’t you guess I should be at my Father’s?”. То есть, никакого неудовольствия, никакой дерзости, одно искреннее недоумение, зачем было рыскать по всему Иерусалиму три дня, если заранее понятно, что рыбы живут в воде, лисы — в норах, а Сын Человеческий — в доме Отца своего. Очевидно, Иисус не бросил своих родителей ради ещё нескольких дней при храме, а в самом деле потерялся. Куда идти двенадцатилетнему в чужом городе? К родным, конечно же. К самым близким родным.

Сподоби и нас, Господи, с полным правом называть тебя: Отче!..

Current Music: Рахманинов - Всенощная; "Воскрес из гроба..."

Нехороший я человек: пообещал всем постить почаще, а сам молчал всю дорогу. Ну да про это лытдыбр подзамочный надо писать, где раскладывать всех приложенных тапками тараканов в ряд.

Нет у меня настроения пока всё это делать — только-только выкарабкался.

Что я хочу попытаться сделать — так это повторить одну вещь, а именно — сделать ещё одну серию постов по Евангелию. Иоанн уже от меня натерпелся, теперь, я думаю, пришла очередь Луки.

Лука, как мы все помним, был врачом, а, следовательно — очень въедливым товарищем, хотя почерк, наверное, в те времена у врачей ещё был хороший, иначе сомнительно, чтобы его Евангелие пережило хотя бы один список. Этот человек умудрился написать самое длинное из четырёх Евангелие, начал с начала, закончил в самом конце, никаких особенных высокоумствований, как у Иоанна, никаких “с места в карьер”, как у Марка, не для “внутренних” — евреев — как у Матфея, а как раз как грек (~~двойное~~ как мне тут верно подсказывают, чистокровное, греческое происхождение помним?) для грека — вряд ли уважаемый Боголюб был особенно еврейских кровей. Но — к делу.

Всё началось с того, что архангел Гавриил провёл хорошо подготовленную акцию. Цели были поставлены такие: требовалось найти двух человек, которые бы обеспечили приход Мессии. Один должен был накопить внушительный авторитет как духовный лидер, чтобы в нужный момент дать старт общественному служению Спасителя. С другим было посложней: от его согласия — или несогласия — зависел успех вообще всего мероприятия по спасению человека. Один неверный шаг — и пришлось бы ждать совпадения огромного количества обстоятельств ещё Бог знает, сколько. Не то чтобы я сомневался в профессионализме Гавриила — тем паче, его Босса — но просто хочется отметить, насколько тонкое кружево из человеческих мотиваций, отношений, взаимосвязей было сплетено.

Итак, ангел является Захарии и лишает его языка — довольно жёсткий приём: видимо, не все детальки изначально подходили друг к другу, приходилось дорабатывать рашпилем. Дальше Захария возвращается домой — очевидно, полностью уверенный теперь в словах Гавриила, потому что даже католики не прилагают к зачатию Иоанна Предтечи эпитета “безмужное”. Отдельная песня, я так понимаю, была в том, чтобы объяснить определённые вещи Елизавете: уважаемая леди по свидетельству евангелиста была уже давно не девочкой (думаю, по меркам того времени “заматоревша” оно же “well advanced in years” — явно сильно за сорок, а может, и ещё постарше). Вот и представьте — возвращается муж с храмовой чреды, двух слов связать не может, но пристаёт. Своеобразное у Гавриила чувство юмора. Что ещё интересно — так это реакция людей на описываемые события. В мифах обычно люди сразу узнают явившихся им богов (если вообще распознают их как сверхъестественных существ, разумеется). По имени называют, падают на колени, приветствуя, вопрошают, чего им, небожителям, надобно. Реакция Захарии на явление: “...Смутися Захария, видев, и страх нападе нань”. И ангел его сразу успокаивает:”Тихо, тихо, всё хорошо, давайте все успокоимся, дорогой Захария, смотри, я не делаю резких движений, положи, пожалуйста, кочергу на место”. А вот народ в храме, напротив, воспринимает как должное, что со священником что-то там эдакое приключилось. Не знаю, что из этого следует, просто подмечаю. Опять же, аналогичный народ после того, как Захария снова заговорил, страшно пугается. Видимо, во-первых, немота была какая-то явная, та, которую не посимулируешь очень-то. Во-вторых, реакция на явное чудо у людей — как на чудо. То есть даже с высоты того уровня знаний о мире в сверхъестественное люди верили не особо, ждали его не с готовностью.

Если в случае с Захарией Гавриил сначала не спеша появился, дал ему испугаться, а потом уже начал вещать, то в сцене Благовещения он бросается с места в карьер. Мария ещё испугаться не успела, а он ей уже: “Радуйся, Благодатная!”. Это особенно странно потому, что ангелу нужно осознанное согласие Марии на предстоящее. Марию нельзя запугивать, лишать речи/слуха/зрения, давить на психику, зачаровывать и вообще каким-либо образом мешать свободному волеизъявлению: любовь, она только настоящая и свободная бывает. Могут ли ангелы волноваться?..

Ещё интересный момент: несмотря на свой обручённый статус, Мария на перспективу рождения сына отвечает: “Как такое возможно? Я и мужа не знаю.” Вот отсюда-то как раз и растёт фиктивный статус её брака с Иосифом, здесь он вполне очевиден. Ну и тут уже ангелу приходится предъявить полный план, поддержать её уверенность ссылкой на родственницу Елизавету. Нельзя не отметить, что если бы Мария не знала тётушку Елизавету и её проблемы самым лучшим образом, то аргумент бы не сработал.

Ну и ещё один момент: Лука — это такой Толкин-евангелист. У него все персонажи, по крайней мере в первой главе, говорят стихами. Откройте греческий текст и посмотрите: везде строфы. Если Иоанн написал философский трактат, то Лука написал эпос.