Обо всём сразу и о венце всего

  Иоанн в своей манере рассказывает нам, как с утра пораньше Мария Магдалина пошла ко гробу (ну и ничего, что она не одна пошла; пошла же, верно?) и увидела отваленный от гроба камень (кто скажет, что она этого не увидела, пусть кинет в меня камень; другое дело, что богоглаголивый Лука повествует ещё кое о чём). Назавязывал я узелков, но уже второй надо, по идее, развязывать у другого евангелиста. Я про камень: Христу его отваливает ангел. То есть, никакие человеческие усилия при воскрешении Лазаря, в общем-то, не требовались.
  Скорее всего Иоанн пишет эту главу так именно потому, что Мария побежала вперёд остальных мироносиц и первым же делом пошла к Петру и Иоанну(я обещал подтверждений их дружбе — вот одно: эти двое явно вместе и явно чуть в стороне от прочих).  Точно так же, как бежала Магдалина, бегом бегут доведённые до ручки апостолы. Мало того, что убили их Учителя, так ещё и после смерти не дают ему покоя! И вообще — там же стража должна быть, где она? Что случилось?
  Как-то сложилось, что слова "во едину от суббот" носят праздничный оттенок уже сами по себе. Но чтобы подчеркнуть праздничность события, я считаю необходимым вспомнить, что утро это было — последняя ступень отчаяния.
  Молодой Иоанн добегает первым, но почему-то не входит в гробницу. Может, ждёт запыхавшегося Петра. Может, памятует о том, что там ангелы кругом и осторожничает. Но Петра удержать не может ничего, и он входит во гроб. Что же он видит?
  Отдирать с мёртвого тела заскорузлые от благовоний погребальные пелены — занятие не из лёгких. Больше всего удивляет тот факт, что этим кто-то занялся прямо тут, в гробнице. А потом что? Нагое тело куда-то унесли? Зачем совершать лишние действия, когда можно сначала быстро унести, а потом надругаться всласть в укромном месте?
  Рядом с Петром не боится и Иоанн, и тоже входит во гроб.
  "И виде, и верова" — пишет Иоанн. Чему же или во что они поверили? Думаю, они всё-таки сложили всё, что знали, и хоть не знали Писаний, но уж слова самого Христа слышали точно. Может быть, вера их была не так сильна, как впоследствии, но какой-никакой огонёчек вполне мог зажечься — и, думаю, зажёгся.
  Ученики уходят, а к гробу возвращается Мария. Иоанн не зря указывает, что она входит во гроб — во-первых, она видит там ангелов, но даже не в этом дело. Для меня всегда было несколько странным, почему Магдалина принимает Христа за садовника. И вот совсем недавно у меня появилась теория, которая это объясняет: чтобы войти в Гроб Господень, нужно спуститься на несколько ступенек. Потолки низкие. Мария не видит лица говорящего её — поэтому и совершает ошибку. Да, она в расстроенных чувствах, и слёзы застят ей глаза, всё так — кстати, именно поэтому она и по голосу не узнаёт Христа. (Тут ещё вспомним специфическую акустику тесных помещений). И только когда Иисус произносит её имя, она понимает, кто перед ней. "Учитель!"
  Дальнейшее мне непонятно. Все объяснения, которые я встречал, мне не нравятся. Я не понимаю, почему нельзя прикасаться к воскресшему Христу. Ему, конечно, виднее, я не спорю.
  Зато посмотрите — "не бо взыдох ко Отцу моему". То есть Христос отвлекается от своих глобальных дел, лишь бы утешить плачущую Магдалину, лишь бы ученикам передать весточку. Прерывает на середине своё восхождение — ради тех, кто любит его.
  Что ещё в повествовании о воскресении? Отсутствие мести. Пилата не разбивает паралич. Кайафа не умирает от сердечного приступа, испуганный явльшимся Христом. Даже у Льюиса Аслан убивает убившую его Колдунью. Христос же не причиняет зла никому из мучителей и распинателей. Потому что его война — "не против плоти и крови". Все люди — одно племя, и каждый одинаково любим Христом, несмотря ни на что.
  Поздно же вечером Христос просто появляется там, где ученики прячутся от иудеев. Из спецэффектов — смертельная рана в груди и четыре крайне неудобные раны в руках и ногах. По-видимому, они не приносят Христу никаких неудобств, а носит он их только для того, чтобы не быть принятым за воспоминание.
  Воскресшая плоть воскресла не мечтанием, не иллюзией, но самым настоящим образом. Так, что Христос и ест перед учениками, и дышит на них.
  И только одного из одиннадцати нет вместе со всеми: Фомы. Пришла пора развязать третий узелок — и тут я, наконец, угадал. Фома, тот, кто предлагал пойти и умереть вместе со Христом в истории с Лазарем, он, мне думается, становится тем, кого Христос за его превосходящую любовь решил не лишать свободы. Спаситель хотел, чтобы Фома сам, своей свободной волей поверил в его воскресение. Но Фома оказывается к этому неспособен. Впрочем, неверие-то его какого-то другого плана, чем неверие, скажем, Кайафы: с обычными неверующими Христос поступает иначе.
  Если посмотреть на фразу, которую одну может выдавить из себя Фома, увидев Воскресшего, то кое-что понять можно: "Господь мой и Бог мой". Не в этом ли был камень его преткновения? Он любил Иисуса так, как, может быть, только ещё другому ученику было доступно. Но чудо воскресения, точнее, самовластность этого воскресения неизбежно влекло за собой божественность — и этого-то он и не мог понять. Может, так.
  А вообще — я не знаю, что ещё можно сказать о Воскресении после того, как святитель Иоанн Златоуст написал своё Слово Огласительное.
  ...Ад, глаголет [Исайя], огорчися, срет Тя доле! Огорчися, ибо упразднися! Огорчися, ибо поруган бысть! Огорчися, ибо умертвися! Огорчися, ибо низложися! Огорчися, ибо связася. Прият тело, и Богу приразися. Прият землю, и срете небо! Прият еже видяше, и впаде во еже не видяше. Где твое, смерте, жало? Где твоя, аде, победа? Воскресе Христос, и ты низверглся еси. Воскресе Христос, и падоша демони. Воскресе Христос, и радуются Ангели. Воскресе Христос, и жизнь жительствует! Воскресе Христос, и мертвый ни един во гробе! Христос бо, востав от мертвых, Начаток усопших бысть. Тому слава и держава во веки веков. Аминь.
  Цитирую и плачу, други.
 
  Христос воскресе!

  To be continued...