honestas | О Великой Пятнице

Каждый год — что-то новое. Другая грань, иной взгляд.

Слушал вот баховские страсти по Иоанну — они не такие шикарные, как по Матфею, почему-то, но всё же — и вставил меня эпизод с усыновлением Иоанна Богослова. Эта деталь — она как (одна из) электронная подпись на документе, подтверждает целостность. Нет ещё реализма — ни в то время, ни, тем более, в той культуре. Это только сейчас модно, чтобы в художественно вымышленной реальности у героя из подмышек пахло, его мучила зубная боль, а голос пропал от простуды. Но ведь это не всегда было так! Взять того же Толкина — а он писал свои средиземские тексты как стилизацию под эпос Эдды, который оформился, на минуточку, на тысячу лет после Христа (ну, положим, возник этот эпос пораньше лет на пятьсот до попадания в сборник, но что это кардинально меняет?). Умирающие герои Толкина (раздавленный конём Теоден, например, или нашпигованный стрелами Боромир) ведут долгие, грамматически верные разговоры поэтическим языком. Христос Иоанна — а он стоял под крестом, ему я больше доверяю — на кресте говорит очень мало и односложно. Я думаю, даже Иоанн реплики немножко расшифровал — чтобы они понятнее звучали вне контекста кровавой капели, пылевой бури, превратившей день в ночь, и крайне затруднённого дыхания висящих на кресте. Я думаю, было что-то в этом роде:

– Боже, Боже! Зачем оставил!..

Должно быть, это было сказано где-то в начале, и это была самая длинная строчка. Где-то там же, в первые полчаса-час, должен быть разговор с разбойниками. У Христа в нём, впрочем, тоже одна реплика, а вот разбойники необычно говорливы. Впрочем, это поэт-Лука, у него Мария вообще на ходу песни в свою собственную честь сочиняет. С другой стороны, источником Луки с большой вероятностью была собственно Мария, стоявшая под крестом вместе с Иоанном. Но разбойников, вероятно, не избивали плетью, не били палками по голове, они вряд ли отказались от анестезирующего вина со смирной, возможно, они спали прошлую ночь хотя бы немного, и вообще на конец пятницы они ещё оба были живы.

Дальше видно невооружённым внутренним оком, как силы кончаются, а фразы схлопываются в короткие резкие выдохи:

– Женщ… Сын.

– Мать.

Потом только:

– Пить…

– Всё…

Честно признаюсь, я художественно перевожу со славянского и на аутентичность не претендую. Но так мне кажется — а что слов было немного, так это и в переводе видно.

А ещё — ещё Устав сходит с ума. Тряслась земля, скрывалось во тьме в полдень солнце — а у нас, как отражение этого, вроде утреня, но каких-то странных антифонов пятнадцать штук. Алё, их же три всего, даже для полиелейной воскресной службы! А вот. Здесь — пять раз по три. И ектении по каждой тройке. А по ектении — седален. Стоп! Седален-то, может, и после ектении, но антифон-то после седальна! А вот.

А теперь ещё и “Блаженны”. Что значит — это атрибут либо литургии, либо второй половины дня? Ничего не знаю, будут блаженны. А тут вот, кстати, и прокимен. До этого семь евангельских чтений без прокимна обходилось, а тут сделаем. Как бы полиелейная служба. А из канона пять песен убежало, как будто вседневная служба. Но зато “Всякое дыхание”, как в праздник, не “Хвалите Господа с небес”. А вот славословие — вседневное, а потом стихиры на стиховнех утрени.

Всё наперекосяк, все сложившиеся паттерны сломаны, завеса разорвана пополам и восставшие из гробов ходят по городу — то-то вступившим в наследство родственникам радости!

Откровенно не понимаю, почему люди не ходят в храм хотя бы ради эстетики происходящего, произносимого и певаемого. Завтра вот, например, будут зачитывать длинный твиттер-фид. Зафолловлены царь Давид и несколько анонимусов. Анонимусы жгут напалмом, честное слово. Вот, например: “Жизнь во гробе положен был еси, Христе, и смертию Твоею смерть погубил еси, и источил еси мирови жизнь.” Это же сразу лайк и ретвит! Ну серьёзно — я за такими антитезами по жизни охочусь и сижу в засаде на них месяцами, а здесь они навалены кучами — живые, яркие, вкусные!..

На этом, пожалуй, прекращу дозволенные речи. Кому уши, чтобы слушать — тот услышит.