О закваске новой жизни

[honestas]

Надо же, кто-то помолился. Благодарю и благодарю Подателя всяческих.

Сегодняшнюю главу хочется разобрать по стихам и писать на косяках, вешать в рамочки, вышивать на манжетах и так далее без остановки. И “если не покаетесь — все так же погибнете”. И про Иерусалим-смоковницу. И про зерно и правильную, нефарисейскую закваску. И про “не вем вас”. И — особенно, ибо эстетично весьма — тонкую шпильку в адрес Ирода: “Я и так уже собрался уходить. Сейчас, ещё немного поисцеляю и пойду”, — и не только Ирода: “Невозможно пророку умереть вне Иерусалима”.

Зацепился я в этот раз за “стыдяхуся вси противляющиеся ему, и вси людие радовахуся о всех славных, бывающих от него”. Эвона как всё интересно. Выходит, противляющихся-то не так уж и много было. Ну да, разумеется, пока что он чёткий мужик, красава, реальный учитель. Эффект каменных хлебов. Хорошо, что костяк Церкви из другого теста.

Про тесто тоже, кстати, одно из моих любимых мест. Катехизнуть и отмиссионерить никого нельзя. Не работает оно так. Да и в целом: Христос не требует от Иоанны бросить мужа (приставника убийцы Крестителя, на минуточку), ни от её мужа — бросить службу у Ирода. Креститель тоже к воинам предъявлял не такие уж невыполнимые требования. Пилат, смешавший кровь жертв с кровью жертвователей, через пару предложений становится аналогом упавшего столба — такая же нелепая случайность, не зависящая ни от кого, просто произошедшая. Даосизм продолжается, всё, не продвигающее в Пути хотя бы на шаг, должно быть проигнорировано. С этими задержками не нужно бороться. Бороться — значит, признавать субстанциональность, существование, значимость. Вдохните. Нет никакой ложки.

Христианство и буддизм, конечно же, очень похожи, особенно буддизм, как нам верно замечает Честертон. Но разница именно в цели — и потому нельзя быть одновременно последователем обоих религий, в методах же наблюдаем большое сходство. Мы не жаждем отречься от собственной личности — только от тех её обрывков, которые не являются нами на самом деле. Мы ждём и желаем лишь одного — Встречи. Всё остальное — прочь, майа, сгинь! Вас никогда не поражало, о, други, то, что Христос почти не творит чудес над неодушевлёнными несъедобными предметами? Нет трогательных историй о том, как Христос починил телегу или, в самом деле, двинул куда-нибудь гору. Или удержал падающую крышу. Или прекратил камнепад в горах. Или хотя бы льва исцелил. Всё, что могу вспомнить — хождение по водам, буря, кодрант в рыбьей глотке, увядшая смоковница. Рыба чудесных уловов была изжарена. Умножившиеся хлебы — съедены. Претворённое вино — выпито. Это всё потому, я считаю, что миру суждено погибнуть в огне и быть рождённым заново. А вот люди — люди останутся. Люди — самое ценное.

И поэтому-то Христос-виноградарь готов ещё раз окопать свою смоковницу и обложить её гноем, и подождать терпеливо — а вдруг будет толк.

Господи, ведь будет же, правда?