![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Концерт для инженера с кластером на полтора терафлопса — 9
Глава 9
Сессия была короткой — всего пара экзаменов и госэкзамен по специальности после окончания сессии, так что Кифа воспользовался этим, чтобы поработать. Работа, к счастью, была всегда. Если потерять себя в работе, то не так уж и саднит где-то за рёбрами. Не так уж и кружатся мысли вокруг невесёлых выводов, не вполне решаясь опуститься на них — то ли мухи на нечистоты, то ли вороны на падаль.
Работать. Не думать — использовать свой мозг лишь как вычислительную машину, как нейронную сеть. Не чувствовать. Боль.
Не успевает отвечать. Полный рот забот. Три женщины, один ребёнок. Он что, как газ — занимает весь предоставленный LOE? Кифа нередко замечал, что женщины придают такое значение домашним заботам, будто это запуск ракеты в космос и смена в угольном забое одновременно. Между тем, у него было полно друзей, живущих в общаге или снимающих в одиночку квартиру — и для них стирка и готовка не становилась центром жизни. Мистика.
“Эгоист! — отчитывал его внутренний голос. — Это же ребёнок. Ты переживёшь, а он сейчас физически не может без чужой помощи.”
Всё так, но разве он требовал невозможного? Сообщеньице здесь, встреча там, доброе слово, нежное прикосновение, поцелуй время от времени. Он был готов жертвовать очень многим ради этих отношений, но почему же постоянно так выходит, что жертва, которая требуется от него — это жертва терпения и ничего-не-делания, когда хочется вмешаться? Он всегда думал, что любовь заставляет людей увеличивать “оборот капитала”, делая обмен “ты — мне, я — тебе” всё значительнее. Вместо этого раз за разом Ольга “выходила” из его “акций”.
Нет, Кифа был не дурак и интерпретация этих сигналов была бы вполне однозначной, если бы не всё остальное. Если бы не тот субботний вечер. Если бы не ответы на его сообщения — редкие, но всё-таки! Он говорил с ней и слышал её голос. Голос был тёплым. Голос говорил “да”. Слова говорили “да”. Действия…
Да, Ольга вернулась к сессии — но на сессии сдавала сессию (хотя что там было особенно сдавать?), а потом работала на неделе. Потом она сильно устала, и выходные провела дома с матерью — отдыхала. Или так она сказала ему.
Потом наступили каникулы — последние в их жизни их собственные каникулы — но она продолжала работать с утра до поздней ночи. В этом, впрочем, никаких сомнений не возникало: у Кифы была пара знакомых в “Альтаресе”, об Ольге они рассказывали с большими глазами и некоторым стыдом за себя: “У нас так никто не вламывает! Откуда только у неё силы берутся во всё вникать?” Да и по телефону Ольга сама частенько рассказывала, какой организационный беспорядок царит у игроделов, и как они удивляются тому тяготению к строгим процессам, которое Ольга принесла с собой в команду. Беспокоило, однако ж, Кифу то, что входящего звонка от Ольги у него не было уже пару месяцев. Отвечать — отвечала, разговаривала с ним охотно, о событиях вокруг (если задать конкретный вопрос) рассказывала легко, хоть и не очень распространённо. Добровольно, впрочем, никакой информацией не делилась. “Ты как?” — бывало, спрашивал её Кифа, на что ответом следовало неизменное: “Нормально…”. На двадцатый раз Кифа перестал задавать такие вопросы, формулируя их вместо этого предельно развёрнуто.
За всё это время Кифе удалось лишь один раз сводить Ольгу на концерт неплохого фолк-рока, и хотя Ольге концерт явно понравился, разговора с подробным обсуждением после него всё равно не вышло. Ольга сидела потом в кафе, ковыряя ложечкой пирожное и отмалчиваясь. Кифа хотел сесть рядом, но она настойчиво и твёрдо посадила его напротив. Были, конечно, в том вечере и приятные моменты: Ольга решила играть в строгую мадам до конца, и продолжила тем, что кормила Кифу его пирожным с вилки. Это было весело, трогательно и оттого, разумеется, очень приятно. Но в целом вечер оставил весьма смешанное впечатление у Кифы и, он подозревал, у Ольги.
Выглядело всё это не сказать, чтобы многообещающе. У Кифы, тем не менее, оставалась безумная надежда: “Я добился её расположения один раз, совсем с нуля, совсем её не зная, разве я не смогу?..” “Не смогу” — что? “Сделать это снова”? “То есть, ты признаёшь, — промолвил вдруг призрачный Кифа реальному, — что потерял её расположение?” — и реальный Кифа с неприятным изумлением вспомнил, что призрачный умеет говорить. Мало того, призрак был гораздо честнее (в его мире было гораздо легче жить с последствиями собственного выбора), прямее и менее сдержан в формулировках. К счастью для реального Кифы, призрачный обычно молчал. “Нет, нет!” — в ужасе оттолкнулся от этой мысли реальный Кифа. “А что же тогда?” — с издёвкой осведомился призрак. Кифа тряхнул головой, изгоняя его, и пошёл искать Олега.
Олег за прошедшее время занял позицию “евангелиста” — самого авторитетного специалиста конторы в своей области. Порой он ходил по кабинетам коллег, консультируя здесь и там, а то вёл приём в своём огороженном стеклянными стенами кабинетике (для приватности, впрочем, можно было опустить жалюзи).
У Кифы к Олегу было большое, долгое дело — список вопросов по техническим решениям начинающегося проекта, который надо было обсудить. Олег оказался на своём месте. Кифа вошёл в кабинет и сел в глубокое кресло с высокой наклонной спинкой. Оно стояло у края стола, за которым сидел Олег, так близко к нему, что он мог бы, потянувшись рукой, взять гостя за запястье и померить ему пульс. Сходство со стереотипным образом психоаналитика было неприкрытым и, подозревал Кифа, намеренным. “Доктор, в моём запросе с итоговой селективностью три строки база девяносто процентов времени занимается физическими чтениями, в результате чего я не укладываюсь в нефункциональные требования” — “Вас это беспокоит? Хотите об этом поговорить? Когда у вас это началось?”
Неудивительно, что через двадцать минут, достигнув конца своего списка и получив по одним пунктам чёткие ответы, а по другим — достаточно информации, чтобы продолжить исследование самостоятельно, Кифа не сдержался и задал Олегу вопрос, мучивший его больше всего. Тем более, что Олег посмотрел на него своими внимательными карими с жёлтыми пятнами глазами и, неторопливо моргнув довольно красными веками, спросил у Кифы, почему тот выглядит таким подавленным.
Кифа удивился уже тому, что кто-то заметил хоть что-то странное в его настроениях. Последний раз такое случалось… давно. (От этой мысли Кифа тоже с усилием оттолкнулся: об отношениях с матерью думать не хотелось совершенно.) Ободрённый такой проницательностью — а что, если и в самом деле меня понимает? — Кифа и выложил Олегу всё, как на духу. Выложил — и остановился, сам задохнувшись своей смелости.
Олег выслушал Кифу так же безразлично-доброжелательно, как слушал до этого его вопросы по проблемам производительности базы данных. Пожевал немного мягкими тонкими губами, чуть улыбнулся чему-то, от чего складки от носа к краешкам губ пролегли ещё глубже и чётче, и ответил — в том же ритме, будто до сих пор обсуждались технические проблемы.
– Ну, смотри… — начал он, как всегда, чуть нерешительно и слегка в нос, на ходу тестируя свои тезисы мысленными экспериментами. — Проблема тут, на самом деле, в тебе.
– Во мне?
– Разумеется. Ты один из всех действующих лиц этой истории испытываешь дискомфорт, и от тебя одного зависит этот дискомфорт прекратить.
Кифа непонимающе приподнял брови. Олег вздохнул и продолжил — быстрее, но не потому, что торопился, а потому, что его мнение вполне сложилось, и он выдавал его на той скорости, которую ему позволял его речевой аппарат.
– Ты не обладаешь собственностью на других людей, Кифа. Ни ими, ни их волей ты не владеешь. Они делают, что им представляется нужным и возможным. Если ты хочешь знать, передумает ли она — с вероятностью в девяносто-девяносто пять сотых — нет, не передумает. В этом направлении у тебя нет будущего.
Кифа вскочил было на ноги, намереваясь горячо протестовать, однако Олег пнул ножку его кресла, мягкое сиденье подкосило Кифу прямо под колени, и он тяжело упал в его поглощающие объятья.
– Выслушай меня до конца, романтик, — в голосе Олега неприятно звякнула сталь, о наличии которой Кифа и не подозревал. — Я не привык работать наполовину и отвечаю за качество своих советов.
Рядом с монитором у Олега лежало несколько фруктов: банан, зелёное яблоко, груша. Он взял яблоко и откусил кусочек. Прожевал неторопливо. Кифа был несколько обескуражен неожиданно эмоциональной реакцией Олега и напряжённо осмысливал произошедшее, временно лишённый способности комментировать. Олег работал не стеной давления, вроде той, которую с лёгкостью проецировал Краснов и которой потихоньку овладевал и сам Кифа. Он просто тоном голоса и мимикой становился вдруг неизмеримо старше, настолько старше, что твои проблемы и твои возражения внезапно становились такими же несерьёзными, как отказ ребёнка от завтрака манной кашей в пользу ещё трёх минут игры с любимой машинкой.
– Основная ошибка дурачков вроде тебя — это игнорирование замкнутости внутреннего мира. Ты думаешь о своей Джульетте определённым образом, готов ради неё на всякое и считаешь — осознанно или неосознанно — что она всё это тоже чувствует и знает. Что твои необычайно горячие чувства дают тебе на неё какие-то права. Мол, раз ты так её любишь, — Олег чуть скривился, произнося это слово, — так она тебе чем-то обязана. Не обязана. Ничуть. Для неё всего этого богатства эмоций не существует, потому что ей нет доступа в твоё сознание. У неё свой собственный мир, уж не беднее твоего. И что в нём — можно только гадать. Ты, может, ждёшь, что в один прекрасный момент она осознает, как сильно твоё чувство, как дорога она тебе, и приползёт к тебе на коленях. Так вот этот вариант развития событий можно сразу отбросить. Не приползёт. Никогда.
Олег снова хрустнул яблоком.
– Вторая твоя ошибка — это иллюзия исключительности. Мол, у меня-то всё будет по-другому, не как Мериме писал. Но ты забыл, что отношения — это про двоих, и вот это решение быть исключительными тоже должно быть принято обоими.
“Олег прав. Как Оля может узнать о том, что я думаю, если я не выскажу, не выражу этого?” — думал Кифа чуть позже, стоя у окна и глядя на унылое ровное серое небо, чёрные от растаявшего на них снега деревья и сами сугробы снега — рыхлые, уже совсем не белоснежные. “Я должен быть более настойчивым, более изобретательным. Я должен показать ей, что у меня внутри.”
Следующим утром он стоял на том же месте, за окном царила всё та же влажная предвесенняя безысходность, а на мониторе его мобильного телефона были начертаны странные, необъяснимые строки:
Было что-то оскорбительное в этой попытке Ольги посчитать его деньги. Кифа решил отомстить и заказать ещё один букет. А потом ещё один. И ещё. Небольшие — и, к слову, вовсе не дорогие — но каждый день у Ольги на рабочем столе будут живые цветы. Или, по крайней мере, возможность их иметь.
Мысли о том, как она там, без него, не давали ему покоя днём и — временами — ночью. Телефонных разговоров ему не хватало, он жаждал Ольги — увидеть своими глазами, коснуться её пальцев своей рукой, вдохнуть тонкий аромат волос.
I gotta fight for you, yes, I do!
Yes, I do!
– Киф, я с тобой разговариваю! — внезапно раздался голос в его одиноком мире.
– А-а, Пашок, — Кифа отвернулся от окна и рассеянно протянул приятелю руку, — привет.
– Привет-привет, — отозвался Пашок, привычно пытаясь переломать Кифе пальцы рукопожатием. — Ты зачем Крис обижаешь?
– Чем? — Кифа нахмурился, пытаясь вернуться к реальности.
– Чем-чем. Ты почту проверяй хотя бы раз в день. Или телефон. Или мессенджер. Или хоть что-нибудь. Она тебе уже везде написала. Два раза. Больше не хочет.
– Ой, Паш, мне сейчас не до того, правда. Я посмотрю. — Кифа помолчал и прибавил для честности — Потом.
Пашок склонил голову набок и глянул на Кифу с высоты своих двух с лишним метров. Пашка в этом мире было много, серьёзно больше центнера. Никто бы не захотел, чтобы такая большая консолидированная часть Вселенной относилась к нему с неодобрением. Необходимо было также учесть развиваемую Пашком мощность, позволяющую достигать ему целиком — или его частям тела по отдельности — таких скоростей, что стоящие рядом непременно бы воспользовались релятивистскими формулами для расчёта его массы и импульса, если бы только у них не было более важной цели — убраться с траектории подальше. В общем, демонстрируемая Кифой в таком деле рассеянность Пашка серьёзно удивляла.
– Киф, ну ты чего? Тебе жалко ответить? Ты нас теперь не уважаешь?
Кифе захотелось чем-нибудь Пашка ударить (и его призрак уже пробил Пашку с ноги в голову), но, к счастью для него, в этот самый момент вмешался рассудок, и Кифа решил оставить себе все свои тридцать два зуба, уж какие есть. Поэтому вместо агрессивных действий он ещё раз с раздражением посмотрел на сообщение на экране мобильного телефона, заблокировал его привычным жестом и засунул его в карман.
– Пашок, я серьёзно. Давай не сейчас. У меня сейчас совсем другие проблемы. Прости.
Пашок не был недалёким и медленным, он всего лишь любил казаться таковым почти всё время — так ему было интереснее. Кифа знал, что на самом деле сильные пальцы Пашка отлично отплясывали Дебюсси на клавиатуре фортепиано, а также прекрасно обращались с барабанными палочками. Тем печальнее было видеть, как выцветает его взор.
– Как знаешь, Киф. Тебе жить, — бросил он на прощание.
И ушёл.
“Вот сейчас я сделал… правильный — в самом деле? — выбор. Почему же мне тогда так плохо?” — думал Кифа.
Впрочем, одним этим выбором ограничиваться было нельзя. Дальше так жить было нельзя, нужно было что-то менять. “Не сегодня, но скоро, — думал Кифа, — может, на следующей неделе.”